Авторский

Большая часть моих контактов с военными пришлась на третий и четвертый курсы института, когда я для каких-то целей (уже не вполне ясных) посещал военную кафедру, став в результате лейтенантом запаса.

Я был  фанатом всего технического, но вот с военными не сложилось сразу, хотя нас готовили на технических специалистов танковых войск (зам командира роты по чему-то там). Несовместимость была в самом менталитете и идеологии военной науки, которая полностью противоречила тому, к чему я привык и к чему стремился.

Скажем, одни те же технические специальности, вроде устройства двигателя, на гражданке и военке преподавались диаметрально противоположно. Мирные профессора шли от общего к частному, сначала объясняя принцип работы, а затем уже иллюстрируя на примерах существующих конструкций. На военке принцип работы как таковой не интересовал (его и не знали), но частности были возведены в культ. Нужно было точно знать, сколько торсионов в подвеске танка, каким ключом можно отвернуть вон тот болт, и из каких конкретно частей состоит топливный насос высокого давления. И не дай бог на зачете забудешь какую-нибудь шпонку прямоугольную подпружиненную.

Объемы зубрежки погружали в страшный сон, будто меня угораздило поступить в медицинский. Необходимость выучить почти наизусть книгу, казавшаяся абсурдной для студента-инженера, была суровой необходимостью военного обучения. Тексты учебников были заминированы несусветным количеством аббревиатур: военные вообще любят сокращать все, что встречается в тексте более трех раз. РХБЗ, МТС, ПД, КПП, ЛПД, МТУ, ЗКВр и еще с полсотни литерных шарад. Еще сложнее было с дисциплинами, вроде «Ремонта бронетехники», где следовало запоминать множество инструкций о том, как действовать в той или иной ситуации. Как-то, отчаявшись выучить это в лоб, я стал сочинять бесконечный рассказ про бойцов, которые действуют строго по инструкции – такая мнемоника помогла.

Я плохо ориентировался на местности (это сохранилось до сих пор), поэтому беготня по лесу с бумажной картой была для меня похождениями ёжика цвета хаки в тумане. На лабораторных я старался занять ведомую роль,  потому что военные принципы никак не приживались во мне. Скажем, в лабораторной карте было написано: «Оборудование для выполнения работ: Щуп – 1 шт.; ключ на 18 мм – 1 шт.; ветошь – 1 шт., танк Т-72 – 1 шт.». Но никто не смеялся. Не было приказа.

Военные лучше других могли убедить тебя, что ты – неуч и тормоз. Это умение, видимо, следовало перенять у них и передать дальше по командной цепи своим будущим подчиненным. Не могу даже вспомнить, где еще я чувствовал себя таким идиотом, как на военке. С другой стороны, способность смириться с этим обстоятельством и не особенно напрягаться полезна для характера.

Строевая подготовка, дежурства и подметание плаца воспринимались как вполне рутинное и приемлемое зло, пережить которое помогало воображение. Я никогда не мог полностью погрузиться в марширование, потому чтобы был не там. Туловище тянуло носок и пело глупую патриотическую песню, а я представлял себе картинки другой жизни, которая есть за забором плаца.

Мы прекрасно понимали, что все эти кажущиеся тяготы не идут ни в какое сравнение с настоящей армией конца 90-х, хотя не сказать, что это знание как-то сильно ободряло. Из нашего выпуска лишь два человека пошли в армию по призыву, и многие считали их поступок оппортунистским (я тоже так считал). Один не вернулся – несчастный случай, перевернувшийся БТР. Второй вернулся,  сказал, что благодарен армии (он вообще спортивный и энергичный), но его рассказы, как старшие офицеры избивали их, младших, ножками от стола просто для разминки, не вызвали острой зависти. По большому счету, мне никогда не было стыдно, что я предпочел аспирантуру службе в армии, и когда кто-то из старшего поколения пеняет и говорит, что армия сделала из него человека, я мысленно отвечаю, что все-таки это была несколько другая армия.

Преподаватели военной кафедры были разные – все бывшие военные,  во многих из которых армия вытеснила изначальную личность, о чем они иногда шутили: «Как надену портупею, все тупею и тупею». Каждого по своему можно было понять, но ко многим мы относились со злым сочувствием.

Но было три человека, которые вызывали у меня большой интерес. Один – подполковник Тихонравов, был мастером художественного мата, но при этом обладал понятием о воинской чести и невероятной преподавательской харизмой. Как-то на занятие вошел рассерженный полковник и необычно хлестко отчитал Тихонравова за какие-то административные проступки (подозреваю, что полкан просто прикрывал свою пятую точку). Вообще в армии не принято выговаривать офицеру в присутствии младших по званию, так что Тихонравов, будь он, к примеру, современным офисным трудягой, мог принять близко к сердцу. Но он выслушал с достоинством, «Виноват, исправимся», а когда полкан ушел, Тихонравов изрек: «Нас е..т, а мы крепчаем». И была фраза не для красного словца. Мне это понравилось.

Подполковник Холкин был внешне чуть похож на Михаила Задорнова, только пошире. У него была отличная, грамотная и колоритная речь и фантастическое знание своего предмета. Его манера общения с  нами отдаленно напоминала киноперсонажа доктора Быкова из «Интернов», и профессионалом он был таким же. Уволившийся в запас Холкин в то время работал также в одном автосервисе (там мы очень недолго были коллегами) и тоже являл собой образец толкового, но при этом не выпячивающегося офицера. Мне хотелось быть таким же. Как-то мне удалось разговорить его, расспросив про службу в африканской стране Мали. Я слушал часа два, разинув рот, правда, потом начал уставать. Холкин сказал: «Но самое страшное в Мали – это град». Я кивнул: «Ну да, океан рядом, градины, наверное, с яйцо». «Установки ГРАД!», - аж привстал от негодования Холкин. Эти установки выжигали ровные квадраты размером этак километр на километр.

Третьим офицером был Марат Бадреев, с которым мы почти не пересекались, но офицер в котором чувствовался на расстоянии по особым электрическим полям, по выправке, по негромкой речи, по способности отдать приказ так, что выполнишь исподволь. В начале 2000-х он погиб в Чечне.

Но даже такие завораживающие примеры не вызывали во мне ни малейшего стремления быть военным. Вернее, стремление, может быть, и возникло бы, но слишком отчетливо я понимал, что мой абстрактный, непрактичный, медлительный и наполовину гуманитарный склад ума противоречит тому, что требуется от хорошего офицера. Военку я отбыл, кое-как сдав финальные зачеты и получив звание.

Тогда мой настрой к военным был иронично-критичным. Сейчас он поменялся. Военная наука вполне осмыслена и по-своему логична, просто логика не совпадает с гражданской. Зубрежка нужна, чтобы ты, попав в критическую ситуацию, смог действовать предсказуемым для остальных образом. Выполнение тупых приказов позволяет лучше прочувствовать саму суть непонятного для гражданских слова «приказ» (в нашем мире просто нет эквивалента военным приказам). Строевая подготовка меняет настрой ума, превращая тебя в биоробота, которые и составляют плоть армии. Выдуманные обязанности, вроде бесконечного натирания бляхи пастой ГОИ или подметание плаца позволяют занять бойца, потому что праздный боец найдет себе занятие сам, а потом будет трибунал. Даже количество военных аббревиатур перестало меня смущать, когда я увидел, сколько трехбуквенных обозначений придумали вполне гражданские маркетологи автопрома.

Получив такой пробник военной жизни, я сделал один вывод, весьма банальный. Офицер – это такая же профессия, как тысячи других. Нужно родиться способным, нужно проявить упорство, нужно иметь внутреннюю мотивацию. Настоящий офицер вызывает громадное уважение. Офицер – говоря современным языком – это менеджер и психолог весьма высокой квалификации. И это -  помимо других качеств, например, способности регулярно преодолевать свой страх и сомнения.

И я очень надеюсь, что российская армия избавится от всего, чем взорвало ее изнутри в пекле 90-х. Что появится еще одно поколение блестящих офицеров. Что профессия военного станет престижной.

Когда-то мне удобно было ассоциировать армию с насилием, чтобы дистанцировать себя и от того, и от другого. Но со временем я понял, что армия и насилие – не синонимы. Армия – это стопорный башмак под чьи-то непомерные амбиции, которые, после траурных затиший, возникают снова и снова. Так устроен род человеческий, и на нашем веку это не изменится.

Военных, офицеров и солдат – с наступающим 23 февраля!