Авторский

Правила игры просты: в рубрике "Сабж дня" мы выбираем произвольное слово или словосочетание, и предлагаем нашим авторам написать короткое эссе или рассказ, связанные с этим словом. Никаких ограничений, кроме объема (до 1500 символов).

Кирилл Бабушкин

Штаб у нас был в ветвях старой шелковицы, плодоносившей два-три раза за лето. Там, в двух удобных развилках, мы хранили свои сокровища, спорили о прочитанных книгах и объедались сладкой, похожей формой на малину, красившей язык, губы и пальцы фиолетовым, ягодой.

Шелковица в трех метрах от забора из колючей проволоки, ограждавшего склады доблестной трубопроводной бригады ВС Украины - была центром нашей Вселенной. Пустырь, где она росла - танкодромом наших испытаний. Наше воображение - достаточными декорациями.

У нас в головах царила каша. Былины и баллады о Робине Гуде, Конан-варвар и Джон Картер с Барсума, гардемарины и мушкетеры объединялись против гвардейцев кардинала и диких стай антропоидов. "Оруженосец Кашка" и "Мальчик со шпагой" вышибали слезу. Дерево жердей заменяло железо, дерево страниц - туманило мозги.

В книгах и телевизорах звенела сталь и жужжал свинец, а нам всё это оружие заменяло дерево. Ветка орешника - шпага. Целая ветвь - английский лук. Обструганный обрезок доски мог стать и топором викинга, и пулеметом Джона Рембо. Побеги тростника служили нам африканскими ассегаями и индейскими стрелами.

О Толкине мы не знали: в библиотеках Балты его просто не было. Сейчас понимаю: "книжные" дети военных не могли играть ни во что другое. Наши занятые папы, майоры и прапорщики, забывали прививать нам здоровую агрессию, не забывая спрашивать: "Вы хоть победили?" В драке с отпетыми двоечниками мы терялись, и после, сжимая свои деревянные клинки и вытирая кровавые сопли, клялись друг другу, что впредь - никогда! Мы были счастливы. В 120 километрах от нас шла война: Приднестровье сражалось за независимость.

Надежда Сухова, журналист по профессии, писатель в душе, творец и сопереживатель

Мне, наверное, повезло, а может, и нет, но я в этом доме живу с самого момента рождения. В 70-е годы, когда мои родители заехали в эту квартиру, вокруг дома был только строительный мусор, грязь и уныние. Поэтому советские люди, помешанные на благоустройстве  и образцовом быте, скинулись и на собственные деньги купили саженцев. Так вокруг дома появились осины, рябины, сирень и боярышник. Потом уже райком целенаправленно высадил тополя и лиственницы, но самые первые деревья – это деревья, посаженные руками моих родителей и их соседей.

Именно поэтому трепетное отношение к рябинам и сирени воспитывалось во мне с детства. Моя бабушка гоняла любителей наломать цветущей майской сирени, сосед каждую весну белил стволы известью, чтобы молодые деревца не погрызли жуки-короеды или другие мелкие, но противные твари. Жильцы первого этажа летом всегда высовывали в окно шланг, и мы, дети, сначала поливали клумбы и деревья, а потом сами резвились под прохладными струями воды.

А потом все внезапно рухнуло. В какой-то момент наш зеленый и тенистый двор превратился в ту самую грязную пустошь, какая была в 70-х после сдачи дома. Горзеленстрой выкорчевал все тополя, жильцы первых этаже вырубили под корень сирень, а недавно управляющая компания спилила обе рябины. Те самые рябины, которые я поливала в детстве, на которые мы вешали кормушки для птиц. Одно дерево мне было особенно дорого, потому что его я спасла засушливым летом 2010-го. Дождей не было более двух месяцев, и вся зелень пожухла, ветви деревьев висели плетьми. И я каждый день выходила с пятилитровками и поливала деревья. Мама говорила, что пять литров огромному дереву – как мертвому припарка. Но если эту припарку делать каждый день, то чудо произойдет. Через пару недель деревья снова ожили.

Кроме одной рябины. Она так и стояла повядшая. Я нашла в Интернете, чем можно удобрять деревья, купила эту смесь, разводила в ведрах, поливала ею землю по особой технологии – не у ствола, а в радиусе полутора метров от него. Я уговаривала рябину не сдаваться. Каждый день говорила с ней, гладила по стволу, рассказывала, как будут зимой рады птицы ее ягодам. Я убеждала дерево, что засуха не вечна, что придут тучи и принесут спасительную влагу, а пока… Пока надо держаться и бороться. И рябина выстояла. Отходила дольше других, но все же справилась. И снова расправила ветви, и осенью алела пухлыми ягодами.

А позавчера ее не стало. Не стало просто потому, что управляющая компания посчитала, что старое дерево портит и без того унылый вид нашего двора, в котором не осталось кустарников, почти не растет трава и деревья можно пересчитать по пальцам одной руки. Сегодня это называется  «облагораживание территории». Для кого-то эта рябина – всего лишь дерево, но у меня чувство, что я потеряла друга. Близкого друга, которого я вытащила с того света. Меня никто не просил об этом тогда. Меня не спросили и сейчас, перед тем как убить его.

Артем Краснов, редактор autochel.ru

У каждого в детстве было свое дерево. У меня был дуб. Мощный, как взрыв, он заслонял собой дальнюю часть подмосковного сада. Ствол высотой метра два переходил в кряжистые ветви, и в их предплечьях получалась удобная площадка. Чтобы мне сподручнее было на нее забираться, отец установил рядом с дубом флагшток, который я накануне по неосторожности уронил где-то недалеко от дома. Я, кстати, весьма переживал за этот акт вандализма. В то лето мне было пять лет, моим любимым певцом был Валерий Леонтьев, а дуб особенно запал в память тем фактом, что как-то раз я него свалился. Ну да, я с дуба рухнул. И, кстати, ушибся головой.

Тот дуб я не видел лет 15. Все эти 15 лет я скучал по нему, и хотя на Урале тоже встречаются дубы, они кажутся доходягами на фоне того исполина. Мне нравился его крупный фигурный лист и желтые желуди с крепенькими шапочками в отличие от зеленых и лысых уральских желудей. Под дубом не росла трава, настолько плотной была крона, а его ствол мы с сестрой не могли обхватить, взявшись за руки. Он рос там во времена детства моего отца, и, наверное, столетний счетчик его возраста пошел уже на второй круг.

И вот в 2002 году я вернулся в те места снова. Был конец октября, и погода была отвратительная, а в Москве стоял кипиш из-за захвата «Норд-Оста». Но едва я зашел во двор, где не был столько лет, как пошел в дальнюю часть сада, чтобы взглянуть на дуб. Моя тётя словно удивилась такому энтузиазму и хмыкнула: «Да, стоит дуб, куда он денется…»

Я подошел и ощутил то самое опустошение, когда твой кумир появляется на сцене старый, немощный и без голоса. Дуб стал маленьким. Он был чертовски мелким по дубовым меркам. Его плечи были на уровне с моими. Его крона была совершенно прозрачной от первых заморозков – а ведь прежде я никогда не видел его лысым. Он был похож на слабый оттиск самого себя на старой черно-белой фотографии. Только флагшток стоял рядом, весь ржавый, но удивительно крепкий – отец вкопал его на совесть.

А дуб… Это потом я понял, что не он уменьшился – это я увеличился. Столетний дуб оставался константой все эти жалкие 15 лет, но он показался мне ужасающе другим. Значит, так сильно и так безвозвратно мы меняемся, взрослея…

Перечитав эту историю, я вдруг понял, что хотя писал вполне честно, получилось очень похоже на то, что я видел много раз в исполнении писателей и просто людей. Наверное, потому что у каждого в детстве было свое дерево.

Сабж дня. Голос