Авторский

Автор: Надежда Сухова (hoppy dry)

Недавно довелось мне сидеть в жюри и оценивать научно-исследовательские работы финалистов областного конкурса патриотической тематики. Признаюсь честно, на это мероприятие я ехала с ощущением некой формальности происходящего. Я помню, как писались рефераты в мою бытность школьницей: брались две-три книги и переписывались кусками красивым почерком. А то и вовсе половину реферата занимала статья из Большой советской энциклопедии. Сейчас же при наличии огромного числа интернет-ресурсов работу можно и вовсе состряпать нехитрым сочетанием Ctrl-C и Ctrl-V. Поэтому я шла с кислой миной, ожидая услышать детский бубнеж и зачитывание с листа. Однако школьники меня приятно удивили.

Мне досталась номинация «Памяти жертв политических репрессий». В ней было представлено 12 работ учеников 7-11 классов. Были тут и челябинцы, и манитогорцы, и миасцы, и жители деревень и поселков – одним словом, работы действительно областные. Дети были разной степени подготовленности, а изыскания – разной степени глубины. И да, была одна девочка «бу-бу-бу», которая ни разу не оторвала глаз от листочка, но у остальных горели глаза, было видно, что материал, который они представили на конкурс, изучен лично, проанализирован, практически выстрадан.

Но зацепило меня не это, а то, что формальные, на первый взгляд, работы оказались едва ли не детективными расследованиями. Не знаю, этично ли указывать настоящие имена (все-таки дети несовершеннолетние и любая публикация о них – с разрешения родителей), поэтому на всякий случай изменю ФИО школьников. И расскажу о трех наиболее понравившихся работах.

Например, потряс меня Денис. Он, как и большинство учеников в данной номинации, работу посвятил своему прадеду, репрессированному в 1933 году. История стандартная: пришли поздно вечером, арестовали, увезли. Жена почти год добивалась от разных инстанций ответа, куда отправили ее мужа. Наконец, получила письмо, что он направлен на стройку канала Москва-Волга. Больше о муже не было ни слуху, ни духу: писать письма осужденным запрещалось, как запрещалось родственникам приезжать на свидания. Лишь только после смерти Сталина, когда стали частично открывать архивы, прабабка снова написала в НКВД, и ей аж в 1959 году прислали свидетельство о смерти, в котором говорилось, что ее муж скончался от крупозного туберкулеза в 1939 году. Поскольку он не был расстрелян, в то время компенсация ей не полагалась. На том все и завершилось.

Однако правнук этого человека, 10-классник Денис, обратил внимание на то, что стройка канала была завершена в 1937 году, а в свидетельстве о смерти значился год 39-й. Мальчик написал в архивный отдел с просьбой указать место смерти прадеда, ибо очевидно, что погиб он не на стройке канала. После двух лет переписки с разными ведомствами (а мальчик упертый, прям чувствуется, что он и мертвого за*бет) ему была выслана копия приказа, датированная 1936 годом, о расстреле пяти человек, среди которых был и его прадед. Таким образом, государство не только лишила троих малолетних детей отца, но еще и скрыло факт его смерти, чтобы не платить компенсацию.

Другая девочка – Лида, ныне 11-классница, уже третий год состоит в поисковом отряде. В прошлом году во время интервью с одной старой жительницей какого-то даже не села, а хутора или умирающей деревни Лида обратила внимание на странное слово, которое бабушка произносит – чимкет. Бабушка произносила много диалектных слов, да и зубы не все у нее, поэтому Лида решила уточнить, что это слово значит. Выяснилось, что местные жители так называют поляну в лесу, где из земли торчат кресты. Поисковики отправились туда, и предварительные же раскопки открыли безымянное захоронение людей с явными признаками насильственной смерти (у одного было пулевое ранение в голову). Поисковики пригласили археологов, и будущим летом останки будут извлечены, по возможности идентифицированы и перезахоронены, как положено.

Слушая эти доклады, я все думала: зачем они это делают? Некоторые дети отвечали, что восстанавливают историческую справедливость, другие – что им просто интересна история семьи. Но одна девочка своим ответом заставила меня крепко задуматься. Она сказала: «Я думаю, прадедушка хотел, чтобы мы знали, как он погиб, помнили о нем…»

И я представила эту ужасающую ситуацию: человека забирают из семьи, увозят в неизвестном направлении, его близким не дают о нем никакой информации, да и ему он них – тоже. Кто из нас мечтает о безвестной кончине? Кто хочет сгинуть вдалеке от родных, от друзей? Возможно, когда наступает сама смерть, ничто не имеет значения, но пока тело еще живо, пока мы дышим и мыслим, мы цепляемся за любую надежду. Нам кажется, что память о нас, о наших последних минутах даст нам шанс на бессмертие. Так, замурованные в тонущей субмарине моряки пишут письма родным, потому что верят, что их когда-нибудь достанут. Отрезанные от цивилизации экспедиции ведут дневник, потому что надеются. Пассажиры падающего самолета прощаются со своими близкими в смс-ках. Это заложено в нас природой: мы хотим, чтобы в момент нашей смерти мы были не одни. Пусть опосредованно, через письма, дневниковые записи, записки, посланные в бутылках, – но нам важно, чтобы момент нашего ухода из этого мира остался в чьей-то памяти. Как будто эта ниточка позволит нам сохранить связь с этим миром, позволит нам остаться в нем еще на чуть-чуть, на пять минуточек.

Для этого нам стоит пристально всмотреться в наше прошлое, подарить душам наших предков те несколько минут жизни, о которых они так мечтали перед смертью.