Авторский

Это не фрагмент биографии Александра Пушного, шоумена и пародиста. Просто наблюдение за его музыкальной и телекарьерой навело меня на идею этого рассказа, и степень родства с прототипом мне неизвестна. В остальном, думаю, сказанное относится ко многим людям с как бы успешной карьерой.

Пародист

Женщина в лифте задержала на Косте взгляд, и симпатичные складки возле губ взяли в скобки еле видную улыбку.

Узнала? Или его необычное, широкоскулое лицо, напоминавшее Барта Симпсона, показалось ей знакомым? А скорее и не узнала вовсе, а отреагировала на сверстника легким кокетством. Без навязчивого телевизионного грима Костя не был похож на свой образ на экране.

Маска даже удобна. Если узнают - затеют тошнотворное: «Я вас где-то видел… Вы ведущий, да?» И польется поток признаний «а мы вас смотрим», а в конце назовут еще не ту передачу, и сразу обнаружится, что и не смотрят вовсе, а так — видели где-то. Иные еще и довесят что-нибудь обидное, вроде «а ничего у вас передачка, прикольненько так». Прикольненько, ага. Худшее оскорбление — ложный комплимент, когда крапива пренебрежения колет сильнее от своей бесхитростности.

Маска чужого лица оберегала самолюбие от равнодушных взглядов, которые ламинарно обтекали его лицо в метро, в кафе и лифтах. И все-таки Костя жаждал славы, как жаждут ее почти все, кто пробивается на телевидение. Каждый раз он надеялся, что узнают, и не только узнают — а выразят свое признание, но как-нибудь деликатно, как бы через стекло. Да пусть даже хлопнут по плечу свойски: «Молодец, Смехов, классно ведешь» - но скажут это перчено, от души.

Девушка вышла на восьмом, и разметанная, энергичная походка создала впечатление, будто улыбалась она чему-то своему, внутри. Не узнала.

У входа на студию возле рамки металлоискателя терся человек в черной куртке, разглядывая смятую бумажку. «Гость в студию», - подумал Костя. - «Пропуск потерял...»

- А это… - обратился тот. – Где «Гармент», не знаешь?

О, «Гармент»! Чертов «Гармент»! Там корпус 12, тут корпус 2 — как можно перепутать? Уже и объявление на входной группе повесили, все равно идут чуть ли не каждый день…

- Слушай, а ты этот… - парень сделал пальцы пистолетом, сощурившись. – Щас-щас…

- Ведущий, ага, - нехотя отозвался Костя.

Человек с бумажкой не выглядел целевой аудиторией, а от таких хорошего не жди...

- Не… Ты же пел про «Маски-шоу»? - спросил незнакомец.

Это был удар в самое сердце. Удар острой заточкой, от которой по телу разливается огромная гематома любви. Да, это он, Костя Смехов, пел про «Маски-шоу», и так трогательно – да, именно трогательно – что кто-то помнит про эту пародию шесть лет спустя. Или семь?

- Слушай, ты просто талант! – парень сотряс Костину руку крепким рукопожатием. – У меня брат твой диск до дыр заслушал. Просто… слов нет… Талант. А новое есть?

- Наброски больше... Диск готовлю, - соврал Костя.

Он лихорадочно вспоминал творческие подвиги последних лет. Он был перегружен работой, шел вперед, матерел, но этот простой вопрос загнал его в тупик. Он не мог рекомендовать безвестному почитателю своего таланта что-то конкретное. Все было мимолетно, злободневно, под формат.

Незнакомец держал Костю на крючке взгляда, и стало неуютно, как на допросе. Костя повторно протянул руку, улыбнулся и поспешил в пролет трехпалого турникета.

- Давай, успехов! - крикнул человек напоследок. - Диск-то подаришь?

- Да, конечно, - ответил Костя на бегу.

Эта встреча сбила настроение, словно укор. Костя прокрался в административное помещение студии, вытащил нетбук и огляделся.

Он включил «Маски-шоу», пародию на «Нотр Дам де Пари», которую он удивительно похоже спел голосами Петкуна, Голубева и Макарского. Забавная вещица, дерзкая.

Греховных мыслей мне сладка слепая власть,

Безумец, раньше я не знал, что значит красть…

Так пел он в 2002 году. Это был один из тех роликов, которые распространялись вирусами по домашним компьютерам, принеся их автору, Константину Смехову, первую славу.

Не покидай меня безумная мечта

В раба мужчину превращает наркота

Он выступал в клубах, где его тепло принимали. Он питался аплодисментами и шлифовал уникальный дар пародиста, совмещенный с идеальным слухом и владением тремя инструментами: гитарой, пианино и ударными. Он импровизировал, дразнил, доводил зрителей до растяжения диафрагмы от постоянного хохота.

Отец говорил, что у него подлинный талант. Волна стихийной популярности, забурлившая вокруг Кости, была лестной, но ненадежной, недолговечной. Сложно видеть свои достижения с близкого расстояния.

Костя включил ролик повторно. Что-то защемило в сердце, словно двинулась всаженная туда заточка. Это признание человека со смятым листком в руке было ценнее многочисленных аплодисментов разгоряченной клубной публики.

Он включил ролик снова. Да, неплохо. Очень неплохо. Тонко, зло, остроумно. Тогда он ничего не знал про форматы и сегментацию аудитории — он был самоуверен и легко переливался через берега собственных возможностей. Он играл в КВН, вел свадьбы, участвовал в институтской самодеятельности.

А потом обнаружилось в почте то счастливое письмо от продюсера 19-го канал, круто изменившее жизнь.

Потом было прослушивание, контракт... Костя помнил странное недовольство отца, который против привычной деликатности требовал отказаться от предложения и продолжать работать самому, без этих «столичных однодневок». Отец - типичный москвофоб.

- Это не последнее предложение, - говорил он. - Они тебя еще не раз найдут. Даже не думай.

Вспомнил Костя и слова гладко выбритого, похожего на рептилию продюсера 19-го канала, который прикуривал одну сигарету от другой и пил виски до полудня:

- Видишь, Костян, успех человека стоит как бы из двух пластов – таланта и технологий. Элвис Пресли – стал бы он звездой такого калибра в XVI веке? Да ни хрена. О нем бы тупо никто не знал. Бренчал бы на гитарке в своем Миссисипи. Талант нужно умножать на аудиторию — так достигается самореализации. Писанина в стол — это дрочево. Самообман. Мы тебе даем аудиторию, ты даешь нам свой талант – бабки пополам, - смеялся он, подмигивая. - Тут все так работает.

Мог ли Костя отказаться? Не мог. Эта мысль была также абсурдна, как если бы вы отстояли огромную душную очередь и в последний момент, когда поднялись ласковые глаза кассира, сказали «Ничего не надо».

Отец жил иллюзиями советской юности, когда он мечтал стать биатлонистом, да не смог – не хватило твердости руки, зоркости. Зато выносливость Бог отмерил ему за двоих. И когда тренер предложил войти в юношескую сборную по биатлону, отец повернулся на 180 градусов, перечеркнул месяцы тренировок и отказался. Он полностью сосредоточиться на лыжах, и под громыхание скептиков через несколько лет стал чемпионом мира. «Я мог остаться второсортным биатлонистом, а стал первоклассным лыжником», - говорил он.

Но Костю влекло телевидение, и жизнь не простила бы ему упущенного шанса. Это его лыжня. Одно дело веселить публику, подогретую глинтвейном и кокаином, и совсем другое - примерить на себя в формат профессионального телевидения.

Он взялся за работу рьяно, не отказывался от участия в ток-шоу, снимался в рекламе, выступал по радио. Он цеплялся за каждую возможность рассказать миру про замечательного пародиста и музыканта Костю Смехова. Он умножал свой талант на технологию, и с каждым пунктом рейтинга чувствовал все большую уверенность в завтрашнем дне.

Как-то незаметно попал он в передачу «Уют» соведущим, потом – главным и единственным ведущим. Попал как бы случайно, на время, нисколько не мучаясь от роли наивного паренька, который чуть манерничая и предсказуемо шутя, расспрашивает известных и не очень гостей о том, как они собственноручно покрыли лаком табурет или сделали дизайнерскую подсветку гаражу.

Передача шла субботним утром, когда телевидение должно быть легким, как диетический йогурт. Первое время он делал ее словно с закрытыми глазами, отстраненно, но неплохие рейтинги и поток писем умягчили его критическое отношение к себе.

Смирился он даже со своим внешним видом, который дистанцировал его реальную внешность от телевизионной. В объемистом документе, который в студии называли «формат», был раздел, озаглавленный «Внешность и одежда ведущего», где фигурировал и яркий пиджак, и диковатая прическа, и массивные очки, которые якобы придавили ему более доверительный вид.

Освоил он и семафорные жесты, «заполняющие кадр», которые поставил ему программный директор, и особый темп речи, скопированный с пулеметного речитатива английских ведущих.

Он мог сделать кашпо из макраме, а макраме из старых штор. Он умел превратить старые обои в модный принт и украсить стену изгородью из копеечных деревяшек. Эти ценные навыки оседали известкой в его голове и на руках с каждым дублем. Он открыл в себе талант мастера, ловко связывая узелки и лакируя поверхности самодельного табурета вслед за очередной приглашенной звездой.

В конце концов, ему понравилось. Он вписался. Его хвалили директора, он зарабатывал неплохие даже по столичным меркам деньги и, главное, все теснее проникал в пестрый мир телевидения.

И талант был при нем: лежал спокойно в темном и прохладном ящичке, ожидая своего часа. Стоя под горячим душем, Костя давал мысленные интервью, бесчисленное число раз отвечая на один и тот же вопрос: «Скажите, Константин Аркадьевич, вы – известный всей стране телеведущий - внезапно стали пародистом. Как вы обнаружили в себе этот талант?». И он многократно шлифовал ответную речь, чтобы сделать ее чуть небрежной, естественной, немного усталой.

Я был пародистом всегда. Это мое призвание.

Он вел «Уют» почти пять лет, и каждый раз в Новый год загадывал одно и то же желание. Он ждал, когда жизнь в лице продюсеров канала позволит ему, наконец, сосредоточиться на главном.

Он принимал участие в юмористических шоу, сочиняя несложные халтурки из известных хитов. Иногда исполнял свои старые пародии, но постепенно они потеряли актуальность – люди попросту забывали оригиналы.

Отношение продюсеров телеканала к его таланту было неоднозначным. Когда-то они заметили его благодаря пародиям, но теперь записали их в разряд хобби, любительщины, которую можно выставлять на общий стол лишь приправой к основным блюдам. У канала был придворный пародист, неулыбчивый бард, и руководство не видело необходимости плодить ему конкурентов. «Жанр занят», - так говорили здесь.

Раз или два Костя обозначал желание сделать комедийное шоу пародий, но натыкался на отказ. Продюсеры не говорят в категориях таланта и вдохновения, они говорят на языке форматов, аудитории и рейтингов. И это правильно, потому что продюсеры...

- Эй, хватит медитировать, - хлопнул его по плечу Саша Григорьев, ведущий «Двух углов». – Порнушку смотришь?

Костя захлопнул нетбук. Фамильярность Григорьева была неприятна. Когда-то между ними зияла пропасть: Костю пригласили на телеканал персонально, Саша три раза проваливался на кастингах. Он упорно подстраивался под форматы, сбросил 14 килограммов, обил пороги многих телестудий, брал уроки сценической речи, участвовал в массовках и, наконец, получил небольшую ролюшку в одном шоу. А потом просочился в ведущие «Двух углов». Он был бездарем, но упорным и обучаемым – а это ценится.

Теперь Григорьев, человек-пластилин, был на равных с ним, Костей Смеховым, тоже вел свою передачу и тоже участвовал в разных шоу. Едва закрепившись в статусе ведущего, он забыл свою предысторию и держался теперь этаким королем Джулианом.

До начала записи оставалось сорок минут. Костя зашел в гримерную, сел в дутое кресло, и быстрые руки Марины побежали по лицу. Напудренный тампон маскировал мелкие родинки и шрам над бровью. Тушь придавала выразительность ресницам. Вздыбленная, умащенная лаком прическа змеилась на голове, как сгусток морских водорослей. И последний штрих — тяжелые очки с фальшивыми линзами, окончательно рвущие связь реального Кости Смехова с его телевизионным клоном.

- Слушай, Марин, а можно мне новый стиль придумать? Надоела прическа... Давай вот так, - он прижал ладонью колючие вершки прядей.

- Эй-эй-еееей, - шлепнула его проворная рука. - Аллочка разрешит - хоть наголо побрею.

-Алла! - протяжно позвал Костя. - Алла, давай мне имидж изменим. А?.. Зачем мне эти очки?

Из министудии вышла Алла, арт-директор, размешивая что-то в пластмассовой баночке.

- А чего тебе забрезжило? Смотри «формат», там все прописано. Можем тебе джинсики поменять... О, идея! Давай цвет джинсов под сезон: зимой белые, весной голубенькие...

- Летом зеленые, хахахаха, - залилась Марина, подмигивая отражению в зеркале.

- Хо-хо-хо, - голосом Брежнева отозвался Костя. - Уважаемая Марина... мхе... Сергеевна! Зеленые, так сказать, джинсы на фоне хромакея станут невидимыми, и от нижней части нашего всенародного любимого ведущего останутся коричневые ботинки, м-да...

- Ты же хотел сменить внешность, - смеялась Алла.

Хромакей — так здесь называли зеленый экран за спиной ведущего. Этот экран или рирскрин на записи как бы исчезает, заменяясь подложным фоном. Еще в начале Костиной телекарьеры визажисты подшутили над ним, прицепив на лацкан пиджака зеленое соцветие: на пробной записи казалось, что в груди зияют дыры от порции дроби.

«Папа был прав, папа был прав», - звучало в голове. В зеркале сидел крепкий, благополучно полнеющий человек в непропорциональных очках, подрагивающие губы которого пребывали в готовности растечься отрепетированной улыбкой, едва щелкнет хлыст режиссера.

Где Константин Смехов, которому отец дал денег на выпуск первого диска тиражом 1000 единиц? Худой, изможденный, с просинью под глазами? За пять лет развеселой телевизионной жизни он пожал руки десятку продюсеров, снялся в десятках телешоу — но стал ли он ближе к мечте?

Да была ли эта мечта? Что такое его пародии? Молодежный стеб? Клубная романтика? Первая ступенька в большую жизнь?

Но ведь узнал его парень из «Гармента», пожал руку. А пожмет ли кто-нибудь руку ведущему шоу «Уют»? Хранит ли кто-нибудь записи передачи, потому что в ней есть замечательный парень Костя Смехов в огромных очках и ядовитой рубашке, которая придает кадру живости?

Сочинение пародий — кочегарский труд, долгий, изнурительный, который порой вознаграждается холодным приемом публикой и досадой на собственную бездарность. Творческий человек слеп: он тащит напоказ любой результат своих усилий, и лишь через время, через месяцы уходит в осадок откровенный трэш, оставляя на поверхности айсберги маленьких шедевров. И даже тогда ты недоволен, потому что айсберги слишком малы, чтобы поколебать «Титаник» большой зрительской аудитории.

Костя организовал дома небольшую студию: у него был синтезатор, электрогитара и микшер. Он делал набросок пародии, пробовал ее на друзьях, что-то добавлял, менял тексты, интонации и музыкальные акценты. У него не было технологии и формата, он шел по наитию и никогда не был уверен в результате.

Работа на телевидение принесла душевный комфорт. Результат здесь гарантировала заветная книга с «форматом», которая оговаривала даже структуру импровизационных частей.

Да, Костя, разомлел ты от благополучной жизни. Когда ты последний раз волновался перед съемкой? Давно ли выходил из зоны покоя, за которой начинается зона сомнений и ошибок?

- Так, в 9.00 съемка в студии, в 11.00 на локейшине с гостями. В 16.00 — досъем в студии. Алёёё? - дернула за рукав Инна, менеджер. - Хватит в телефон пялится.

- Да я слышу: в 11 — на локейшине, - механически повторил Костя, бесцельно листая список контактов.

Он видел свой день: приедут на «локейшин», вступление, знакомство с гостями, шуточки, крупные планы, деталировка...

Не слишком ли все просто? Можно ли быть довольным тем, что делаешь почти автоматически и каждый раз одинаково?

Будь ты хоть кто – хоть слесарь пятой категории, хоть принц – если изо дня в день ты работаешь в зоне комфорта, ты мертв для истории. Ты функционер, кроветворная клетка общества, которая выполнит свою роль и отомрет как тысяча клеток до нее.

Но если этого мало: ломай себя, садись в холодную ванну и терпи, чтобы потом, через много лет, согреться под одеялом истории. А может не под одеялом, а лоскутом своей собственной истории, пусть небольшой.

Он не был в студии на старой квартире уже месяца три. Заходил, конечно, забрать кое-какие вещи, трогал вскользь клавиши синтезатора, но никогда не задерживался на всю ночь, как раньше, в 2002. Он перестал вслушиваться в чужие голоса, примеряя их на себя, как одежду. Он перестал издеваться над продюсерами, подражая их манере, потому что продюсеры — он знал — обижались.

Новые пародии он сочинял за час-другой по давно отработанной схеме, прямо на телестудии, уповая на удивительную пластичность своего голоса.

Он вернется к развилке и начнет путь заново. Первое время будет работать по два часа в сутки, с девяти вечера до одиннадцати, чтобы вспомнить забытую горечь творческих мук. А потом возьмет отпуск — обязательно возьмет — и сочинит ту пародию, за которую ему пожмут руку через пять лет. Он еще не знал, о чем она будет, но важно лишь запустить механизм, дать себе волю. Остальное, как и в случае с его отцом, доделает беспокойная природа, которую он заглушил последние годы смирительной рубашкой успеха.

Он представил бессонные ночи, рассвет которых встречаешь на кофеиновом мандраже, словно трогаешь счастье через тонкую фланель. Ночной полет, через воздушные ямы и зоны турбулентности, близок к завершению, и ты все кружишь и кружишь, боясь отпустить то, что нашел этой ночью. Еще и еще раз напеваешь колючие строчки, упиваясь повторенной неповторимостью чужого голоса.

Люди связывают ощущение счастья с каким-то состоянием – сытости или влюбленности, но истинное счастье — это не точка, это вектор. Бутон наслаждения раскрывается полностью, если кажется вечным, таящим что-то еще более прекрасное там, за порогом будущего. Человек не живет мгновением, он живет ожиданием триумфа, и даже замерзая в болоте можно познать эйфорию, если болото оказывается лишь предварительной лаской твоей большой удачи. Счастье – это взлетная полоса, уходящая за горизонт.

Сейчас все было по-другому. Он просыпался в хорошем районе Москвы. Впереди был приветливый тупик. Он был в точке большой удачи, но не видел взлетной полосы.

И когда он дал свои обещания, когда он твердо решил вернуться к истокам, с души его свалился груз ответственности за собственную судьбу. «Я мог бы стать второсортным биатлонистом, а стал первоклассным лыжником...».

- Через десять минуты начинаем, - снова одернула Инна. - Ты слышишь?

- Да-да...

В студию, угол которой был оформлен под мастерскую, бесшумно проник продюсер, похожий на рептилию. Широкоугольные очки и застиранная майка добавляли ему актуальности.

- Костя, на пару слов, - поманил он пальцем, вытаскивая в гулкий коридор между стендами съемочных площадок.

У него был тихий, проворный голос.

- Слушай, суть такая — мой хороший кореш, Вася Загорецкий (Знаешь его? Нет?), короче, делает программу про Север, про птичек, рыбок, горы, я не знаю... Короче, там охеренные съемки с вертолета, все такое — бюджет 500 тысяч. Ну там типа как реалити-шоу, жизнь в тайге. В общем, ему нужен в команду медийщик, ну как бы лицо в теме, потому что там всякие археологи, ихтиологи, хрен его знает, короче, люди далекие от телека... Как тебе? Ну по оплате, сам понимаешь, все шоколадно.

Костя не успел ответить — собеседник углубился в детали:

- Вы сейчас, допустим, отснимете «Уют» с запасом до летних каникул, и в мае ты едешь — две недели на все. А?

- Володь, не знаю — долго получается... У меня планы есть.

- Че тут не знать? «Первый» продюсирует. Че ты мозги крутишь?

Два месяца аврала, две недели съемок... Костя нахмурился, и от начальника это не ускользнуло:

- Ты аудиторию представляешь? Помнишь, что я тебе говорил — талант умножить на аудиторию. Я тебя по старой дружбе ему даю, скрепя сердце. Я его давно знаю — просил выручить... Нет, ты как хочешь — мое дело предложить.

Костя думал. Если бы не глупая утренняя встреча, он бы согласился без колебаний.

Хотя что тут думать: сочинять пародии можно и на крайнем севере. Так оно даже лучше: больше впечатлений, больше вдохновение.

Он еще искал контрааргументы, но душа его ликовала. «Первый»!

В конце концов, повкалывает он на «Уют», потом наберется позитива на съемках, войдет в тусовку «Первого», а в конце июня уйдет в законный творческий отпуск. И его еще больший талант умножится на еще большую аудиторию.

Талант — не йогурт, за месяц-два не стухнет. И история не поезд – раньше времени не уйдет.