Это новогодний рассказ. В двух частях (а хотел покороче...)
Последнее время Новый год перестал быть для меня особенным праздником, пролетая быстро и как-то рутинно. И я подумал, каким должен быть настоящий Новый год, если ты уже не ребенок, а старпер среднего возраста?..
Описанные картины витали вокруг меня давно, и настало время пришпилить их к бумаге. С наступающим!
Объект 1627
В полседьмого зарядил снег. Крупинки неслись в свете фонаря, как звездная пыль, и кололи лицо. Глядя на их кружево, можно было потерять равновесие. Постепенно они росли и превращались в ленивых взлохмаченных баранов, падали нехотя и бесшумно. Дальний конец стоянки исчез в белом тумане.
В девять часов оживление достигла пика. Номер 382 был раздражен и волочил однобокую елку - остаточная некондиция, купленная в последние часы года у елочных барыг. Забирая пропуск, он буркнул мне “С наступающим”, но мой вежливый ответ услышала его спина, пока обладатель нервно хлопал себя по карманам. Черенок влекомой им елки опустился на снег, как граммофонная игла, и прочертил хитрую закорючку. На снегу осталось немного хвои и чуть-чуть нервозности, но все это быстро съели белые бараны.
Машины валили потоком; от машин валил пар. Устав сновать из будки и обратно, я уселся внутри, загнав нагреватель поглубже под стол. От жженого воздуха прошибал пот; пар, вероятно, валил и от меня, но тепла не чувствовалось. Из приемного окошка сквозило мозглой влагой. Я снял шапку и шарф, расстегнул куртку и мастерку, вынул ноги из сапогов и прекратил о чем-либо думать.
Я - механизм по выдаче пропуском. Механизмы не рефлексируют.
Номер 466. Номер 112. Номер 157. Фрагменты лиц в окне. Некоторые были не прочь поздравить меня с наступающим как следует, по-человечески, хотя и ощущали тот привкус неловкости, когда поздравляешь с праздником человека, награжденного в праздник рабочей сменой.
Номер 519. Тонкая девушка на “Форде”. Если бы я не видел ее дочь-первоклассницу, которую 519 заботливо усаживает в детское кресло “Форда”, я бы принял за школьницу и ее. Интересно, есть ли у нее муж или сожитель, хотя сожитель - ужасное слово применительно к таким тонким девушкам. Да и муж не лучше. Муж - это скрип диванных пружин.
Через просвет окна я увидел силуэт 519 еще метров за тридцать. Она рисковала исчезнуть в молочной пелене, но шла наперекор белым баранам, взмахивая рукой, будто дирижируя. Свежий снег покрывал обледенелые колеи.
519 всегда приветлива и открыта со мной, будто мы старые знакомые. Маленькие посылки человеческой теплоты. Я не знаю, указан ли я на них в качестве адресата или это дань обычной вежливости.
- Максим, здравствуйте! Вам опять выпало на праздники? - смеется она и смотрит сочувственно.
Меня обдает жаром обогревателя. Рука в тонкой перчатке забирает пропуск, на котором номер ее автомобиля - а519кн.
- Да, - отвечаю.
Я немногословен. Так повелось, и теперь страшно нарушать негласный устав нашего общения.
- А мы сегодня тоже до восьми, - продолжает она. - Я только с работы. Ленка уже три раза звонила. Пойду.
И ни слова про мужа.
- С Новым Годом, - говорю я, позволяя себе по случаю праздника маленькую вольность.
- С Новым Годом, - отзывается она и спохватывается, - всего вам самого хорошего, и я вам желаю следующий Новый год провести в более приятном месте. Или даже этот.
- Спасибо.
“Или даже этот”, - как хорошо прозвучало. Обнадеживающе. Будто кто-то верит в тебя больше, чем ты сам.
Я выхожу вслед ее поспешной походке. Стою в кильватере тонких следов. По ледяным колеям на таких каблуках… И все же грациозно.
Белые овцы съедают 519 по кусочку, и скоро я лишь угадываю ее абрис в черном зеве прямоугольной арки.
Почему бы в Новый год не случиться маленькому чуду? Забравшись в будку, я позволяю себе три минуты помечтать.
Шаги. Открываю окошко. Там - 519.
- Простите, - говорит она.
- Хотите забрать что-то из машины?
(Включим в этом месте дурака).
- Нет… Понимаете… Может быть… - она мнется, и черная прядь выбивается из-под шапочки, как лиана. - Нет. Зря я. Зря. Извините.
Она торопливо удаляется. Я выхожу из будки:
- Постройте. Может быть, я смогу помочь.
Я стою в клубах пара. Стою в грубых перчатках и стоптанных сапогах. Стою в вихре снежной лавины. В своей двойной куртке я кажусь массивным, как полярник.
- Не знаю, - она разворачивается, мнется и выдает скороговоркой: - А вы бы не могли с нами встретить Новый год? Со мной и Ленкой? Уфффф… Вроде сказала.
Я погружаюсь в сладкое видение воображаемой квартиры 519 в одной из соседних многоэтажек, где за темным рубином штор стоит наряженная для Ленки ёлка и томятся в холодильнике приготовленные накануне салаты. Пусть квартира будет небольшая, но аккуратная, и на стенах висят минималистичные акварели, пахнет хвоей и мандаринами, пусть будет теплый пол и ворсистые ковры, а из приоткрытого балкона тянет свежим воздухом. Пусть 519 работает декоратором и ведет жизнь свободного художника. Пусть Ленка обожает свою мать, похожую больше на сестру. Пусть 519 бросила мужа, потому что он оказался лишенным фантазии занудой, не то что я. Пусть мы ни слова не скажем о зарплатах, работах, квартирах, машинах, ипотеках, футболе, политике и нашем прошлом.
Я вздрагиваю и понимаю, что был близок к осознанному сновидению. Я выхожу из будки в нелепой надежде увидеть контур 519, ведь бывают же вещие сны…
Снег лишь повалил гуще, и арка, в которой утонул птичий след 519, смазала свои прямоугольные очертания, напоминая теперь вход в пещеру.
Поток машин спал. Люди кивали мне “с наступающим” и торопились в свои дома, к женам и детям, к друзьям, к нелюбимым родственникам, к сожравшим печеночный торт котам, к псам, нервно лающим на салюты, к перегруженным столам и превосходно убранным комнатам.
На стене будки был наклеен медицинский пластырь с выведенным на нем “Объект 1627”. Внутренний код нашей стоянки в охранной фирме, который нужно назвать при вызове помощи с сотового телефона.
Я проверил мониторы. Пригляделся. Вот же черт. На второй площадке у “Фольксвагена” горят фары. Место 35. Или 36? Стада белых баранов на мониторе выглядят, как засветка. Да, “Фольксваген”... Номер 622. Исмаилова Светлана Викторовна.
В журнале я нашел номер телефона и набрал. Приветливый голос разогрет праздничным перезвоном и поздравлениями. Но вместо очередной подруги - мои скованные донесения. Так и так. Забыли фары.
Голос становится деловым. Фары? Как так? Ну да... Может быть... Так, а что же делать, ну ладно, спасибо, до свиданья.
У Светланы Викторовны есть муж. Или сожитель. Он прибегает довольно быстро, в тонких брючках и туфлях, уже разодетый и слегка поддатый. Он держит руки в карманах элегантного нелепого пальтишка и отчаянно скользит, рискуя получить сложный перелом локтевого сустава. Бараны налетают на него стаей и съедают щегольской силуэт, как пираньи, но ловкий малый в элегантном пальто перемещается на монитор и скользит там в лунном свете прожектора. Чьё-то суетливое счастье. Или несчастье. Он тушит фары и незаметно (он так думает) исчезает, унося на плечах пару снежных эполет. Я скрыт от него изморосью от своих вздохов.
Около десяти Егорыч спускается из верхней будки, чтобы дать мне пару наставлений.
- Кипятильником не пользуйся. Коротит что ли. Стоянку погасишь. Там чайник желтый в углу, лучшим им. До краев, это самое, не наливай. Колбаса, сыр - в холодильнике. Найдешь.
Отпускать напарника не по уставу, но мы с Егорычем решаемся на должностное преступление. К отставному майору приехала дочь, а у сменщика причины не дай бог веские, поэтому мы условились, что я покараулю в одиночестве с 22.45 до 4.00 следующего года.
Егорыч ушел и стало подозрительно тихо. Я поправил мохнатую елочную мишуру, которую мы приколотили к внешней стороне будки - наивная попытка создать атмосферу праздника. Бутылка синей незамерзайки, которой мы торгуем по 150 рублей за штуку (в опте - 120), висела ниже и могла сойти за елочную игрушку.
Вместе с Егорычем ушла суета. Пробежал лишь 018, волоча три аудиоколонки и целый ворох оранжевых обручей. “С наступающим”, - кивнул он, придерживая груз подбородком и целясь пропуском в карман.
- Объект 1627, - треснул в пульте сигнализации женский голос.
Это не к добру. Сработка по периметру что ли? Я вхожу в будку, нанося на сапогах с полведра свежего снега, и отвечаю:
- Объект 1627, на связи. Что случилось?
- С наступающим. У вас все хорошо?
- Все спокойно. А что такое?
- Нет-нет, ничего, - голос добреет и даже через слой интершума становится почти близким. - Просто поздравляем коллег, которые дежурят сегодня. Вам там удачи.
- Спасибо. Спасибо большое. И вам там тоже.
- Ну, все, отбой. До связи.
Дело, конечно, не в поздравлении. Наверняка есть инструкция проверить линию и убедиться в трезвости охранников.
А все-таки приятно.
Я протираю талую лужу половой тряпкой, забираюсь поглубже в кресло и проверяю обогреватель. По телевизору - “Ирония судьбы”, “Девчата”, огоньки, рождественские встречи и почему-то “Крепкий орешек”.
По телевизору смех и веселье, записанные еще сентябре. По телевизору подвиги нью-йоркского копа, который, в отличие от меня, решает рождественские проблемы с огоньком.
Вертикальный гроб, в который я замурован до утра, не располагает к сентиментальности, и происходящее на экране кажется мне кукольным театром с бумажными декорациями. Смех Цискаридзе смонтирован под выступление Валерии, но относится к чему-то другому. Над чем же на самом деле смеялся Цискаридзе и смеялся ли он - будут разбираться историки.
Это - низшая точка жизни. В тот Новый год мы хотя бы тянули спичку, а сейчас почетный караул достался мне в силу относительной молодости и отсутствия семейных обязательств. За год мои напарники поняли, что у этого парня нет якорей. Егорыч, наш майор в отставке, все еще считает меня “духом”, хотя и опекает по-своему от нападок сварливого Петра Максимовича, но держится насмешливо и строго, чтобы закалить мой характер.
Это - низшая точка жизни. Я бы мог выдумать оправдание, какую-то мифическую компанию друзей, где меня непременно ждут, или невесту, которая хочет познакомиться с родителями, которых у меня уже нет. Но от этих удушливых ночей наедине с нагревателем моя воля размякла, как сургуч. А вранье - процесс волевой и ответственный.
Зачем красть Новый год у других, если единственной альтернативой сидения в будке станет сидение на собственной кухне? Двойная оплата в нынешних обстоятельствах важнее.
Вот так выглядит дно: сидишь в новогоднюю ночь и тебя поздравляют коллеги с целью проверить степень трезвости. Мы рождаемся в одиночестве и в одиночестве уходим. А между делом, в одиночестве проживаем лучшие годы жизни, даже если не хотим в этом признаться.
На что жаловаться? Кого поздравил ты? Никого. Три месяца в психушке разделили жизнь на “до” и “после”, и звонок от типа, вроде меня, приводит бывших знакомых в состояние вздернутости, будто я вот-вот попрошусь переночевать. Единожды побывав в психушке, не важно с каким диагнозом, становишься юродивым, а такие ярлыки чересчур липкие. Мир твоих социальных связей делится на тех, кто считает психозы, как и СПИД, передающимися через рукопожатия, и тех, кто в силу моральной дисциплины уверен, будто юрдивым нужно подкинуть чуть-чуть душевной теплоты из чистого сострадания, которое выпячивает твои недостатки хуже скепсиса. А ведь ты не жалок, так? Не жалок. Король еще живет в тебе. А что до пыльных сапог и справки от психиатра - это лишь формальности. Король жив, не так ли?
Это лишь частное мнение заинтересованной стороны.
На стоянке - кладбищенский покой. Вновь приехавшие машины уже натянули на себя простыни снежного пуха. Проталины на их капотах сужаются, как так прорубь, что грозила задушить Серую шейку.
Снегопад успокоился. Белые бараны повзрослели, увеличились в размерах и прекратили мельтешить. Они падают степенно и почти отвесно, поглощая звуки, свет и время.
От нечего делать я достаю телефон, и в который раз пробегаю список контактов, надеясь отыскать там затерявшееся имя, которое не знает о моих недавних подвигах или отличается той широтой взглядов, которая делает бывших психов вполне приемлемыми собеседниками.
Многих я не помню. “Олег труба”. Никаких ассоциаций. Сантехник? Продавец краденых телефонов? Человек с фамилией Трубников, которую я поленился записать?
А если бы я и позвонил Олегу трубе - что бы он мне ответил? Ничего, что как-то изменило бы нашу с ним жизнь. Мою - уж точно.
Днем я пытался набрать сумасшедшему старику Мецу, но он не отвечал. Мец, этот одержимый, худой дед, с которым я познакомился в психушке, остается пока единственным человеком, которого я считаю другом в моей новой жизни. Но Мец не любит телефоны и редко отвечает. Я привык и не обижаюсь. Я навещу Меца потом, без повода и церемоний.
Семь лет назад я потерял телефон, а когда восстанавливал список контактов с ноутбука, они записались в новый смартфон латиницей. Так в нем появились olga_kruchevskaya, dinуa_ahmamedzyanov, zhenya_golos и еще полсотни имен. Эти контакты оказались в подвале телефонной книги, как ископаемые. Бесполезные минералы. Выходит, за семь лет я полностью обновил круг знакомых, а потом потерял и его.
Имена латиницей... Люди, с которыми мы общались в юности. Люди, с которыми мы почему-то расходились, всегда с привкусом стыда, раскаяния и ожесточения.
Я часто думаю о том, как было бы здорово выбрать случайный номер из латинского списка и позвонить. Или пройти его от первой буквы до последней Z, уподобившись сотруднику колл-центра, который усердно набирает номер за номером. Но где взять столько равнодушия и выдержки? Как только я начинаю шариться по латинской части списка, меня охватывает волнение, и кандидаты на первый звонок отпадают один за другим. Причины находятся всегда.
Иногда я думаю о смерти. У меня нет склонности к самоубийству, но смерть перестала казаться мне чем-то отдаленным, что скрыто от нас горизонтом или стеной иллюзий. Дело не в том, проживу ли я еще две недели или двадцать лет. Дело в том, что я вышел на финишную прямую. Все, что я делаю сейчас - я делаю перед смертью. Возможно, это последний шанс, потому что отвесная колея вряд ли оставит мне возможность многократно пробовать и ошибаться.
Я часто думаю об этом. Если бы отчетливо понять, что мне остались считанные дни, о чем бы я жалел?
Страх показаться нелепым, побежденным или раскаивающимся мешал мне набирать номера из латинского списка. Едва я воображал предстоящий разговор, меня душила обида и захлестывали аргументы, вытесняя все остальное и делая мой воображаемый голос сдавленным и нечестным. Звонить людям, чтобы доказать им, как ты был тогда прав? Ты будешь думать об этом до гробовой доски.
anton_hriplov, alisa_p, barsuk, kolyan_zavarnitskiyi, valeron_zhutikov...
До Нового года 45 минут. Ни к чему не обязывающий звонок. Звонить всем подряд, как в колл-центре. Раз-два. Маленький привет из прошлого. Решайся.
Засунь подальше гордость. Ты был прав тогда? Ну и что. Даже если это напишут на твоей могиле, читать будет некому. Решайся.
Большой палец на секунду завис над именем anton_hriplov и механически стукнул по экрану. Побежали мерцающие точки... Процесс пошел.
Я приложил трубку к уху. Тишина. Через несколько секунд я попытался снова, но снова ответила тишина. На третий раз женский голос сообщил, что линия перегружена.
Я вышел из будки и прошагал за ворота стоянки. Вдоль забора тянулась небольшая улица, по другую сторону которой высились одинаковые многоэтажные дома. В их просвете бил фонтан зеленых огоньков. Звуки стрекотали, как пулемет БТРа Из спортклуба глухо звучала музыка, от которой остался лишь скелет ударных, заглушаемый иногда волной нарастающего визга. “Голубую луну…” сменила Верка-Сердючка, но и она не устояла перед натиском мамы Любы и лабутенов.
Окна красные и желтые, реже синие, голубые или зеленые. За каждым окном своя история недолгого счастья. Каждое окно, вернее, каждый его цвет, от бордовой тяжести до телевизионной голубизны, пробуждал во мне воспоминания о каком-то особенном окне, в которое я смотрел с надеждой или тоской на разных этапах своего взросления. За окнами была суета, нервозность, хлопки шампанского или ссора из-за потерянного пульта телевизора. Там была жизнь.
Я посмотрел вдоль улицы. Снег превратил грязь обочин в загадочные сугробы, и высветлил на тротуаре следы торопливых ног. На здании магазина четыре светодиодные снежинки мерцали с эпилептическим восторгом.
Я приложил трубку к уху. Раз, два, три, четыре… десять… пятнадцать… Смартфон намок от снега и холодил скулу. И вдруг ответ.
- Да.
Голос Антона звучал вопросительно. Не узнал.
- Это Макс, - сказал я.
- Я понял, - ответил он также спокойно и вопросительно.
Сложно подбирать меткие слова, когда не знаешь, куда метишь. Я начал нескладное поздравление с Новым годом, но на ум шли лишь обычные пожелания.
Антон обычно поблагодарил.
- Тебя тоже.
- Как у вас дела? - спросил я, имея в виду его и Настю, которую хорошо знал.
- Нормально, - ответил он. - Хорошо все. Как у тебя?
- Тоже ничего, - соврал я.
- Ну понятно.
Это его “понятно”. Обезоруживающее слово. Антон не спорил по пустякам, и если кто-то выгружал на него тонну нелепостей, он добродушно кивал: “понятно”. Вас услышали. Следующий. Понятно - это такой диагноз от доктора Хриплова. Он ведь действительно мог стать доктором.
- И знаешь, - добавил я. - Наверное, бессмысленно сейчас ворошить прошлое, тем более, новый год… Но я давно хотел позвонить. Я не уверен, что тогда был прав. Вернее, я уверен, что был неправ. Мне… Надо было позвонить тебе на следующий день. Я знаю это теперь. Это моя вина. Я и тогда это понимал.
Послушав тишину в трубке, я добавил:
- Просто для протокола.
- Понятно, - ответил Антон. Голос не звучал зло, но не было и радости. - Отмечаешь с семьей?
- Нет, на дежурстве. В конторе одной тут... Дежурю.
- Понятно, - снова молчание. - Ну давай.
- Ага. Давай.
Я спохватился:
- Это... И Настьке передай привет.
- Да, передам.
Мне хотелось продлить разговор, как падающий мечтает зацепиться за сучок. Я хотел найти ту мелочь, которая освободит нас от обязательств немедленно выяснять отношения, снимет настороженность, растопит память. Но автобус подкатил к остановке и пассажиров пригласили на выход. Тихий звук в трубке оповестил - конечная.
Я обнаружил себя в сумрачном углу стоянки под стойкой прожектора. Неровные следы по свежему снегу напоминали строй мигрирующих головастиков. Хотя я не уверен, что головастики мигрируют строем.
Чего ты ждал? Свалился как снег на голову через… сколько?.. лет пятнадцать. Все они, обитатели латинского списка, стали другими людьми, растолстели, обзавелись семьями, забыли детские обиды, а с ними забыли тебя. Все эти годы ты спорил с ними мысленно и надеялся, что они мысленно спорят с тобой, но они не думали о спорах. Они просто жили, переживали, радовались, влюблялись, делали выводы, делали карьеру, и твое отсутствие в их жизни вряд ли доставляло им больший дискомфорт, чем капающий кран.
Я вспомнил мелкий случай во дворе, когда мы, еще первоклашками, гуляли с товарищем, о чем-то повздорив. Я решил его проучить. Я сделал вид, что пошел домой, а сам, обогнув гаражи, вернулся во двор. Товарища уже не было. Позже он скажет удивленно: “Я думал, что ты ушел...”
То же чувство досады и одиночества. Только нам теперь не восемь лет, и утро больше не обнуляет вчерашние обиды.
Ну и черт с ним. Звонить по списку - так звонить.
Мы звали ее Элис, хотя от рождения она звалась Ларисой. Моему латинскому телефону следовало бы написать Alice, но он упростил себе задачу до четырех букв.
Elis.
Хорошее имя. Рок-н-рольное.
Я дозвонился раза с пятого, вытоптав у будки дорожку в форме буквы П. Неплохая получилась П. Может быть, поэтому мое тщание было вознаграждено.
- Привет, - услышал я голос, который не маскировал того факта, что меня узнали. На фоне клацала музыка.
- Привет, Элис. Тебя еще так зовет кто-нибудь?
- Нет, - усмехнулась она.
Я не услышал враждебности.
- Тогда с Новым годом, Элис.
-- Спасибо. Тебя тоже. Я телефон несла на зарядку, иначе бы не услышала. Погоди, я потише сделаю.
Музыка на фоне стихла и проступил говор. Резкий детский голос. Потом все притухло, хлопнула дверь, и я услышал ее дыхание.
- Как у тебя дела? Чем вообще занимаешься? - спросил я.
- Тебе с какого момента рассказывать? - в голосе появилась знакомая ирония, которую я любил вообще, но не любил испытывать на себя.
- Не знаю. Ну введи в курс дела.
- Я замужем, преподаю, сын во втором классе. Вот. А у тебя как? Мне говорили, ты добился там… чего-то… не знаю. Должностей?
- Э-м-м, - я замялся. - Добился…Тебе с какого момента рассказывать?
Элис хмыкнула в ответ:
- Сам решай.
- Если вкратце, возле моего старого дома, родительского - помнишь? В общем, стоянка у нас тут на бывшем пустыре. Сторожу вот. Можно сказать, добился.
- Всё так серьезно? - проговорила она своим терпким голосом, настоянным на простудах и природной хрипотце. - Ну ладно, я не знала. Мне другое рассказывали.
- Другое было два года назад. Ничего. Всякое в жизни бывает. Зато есть время читать. Только сейчас темно уже.
Она не торопила. Не подытоживала. Я набрал воздуху для очередной вводной, но Элис опередила.
- Ты кого-нибудь из группы видишь?
Наверное, только Элис с ее прямодушием и строгостью к себе могла сразу нащупать больную тему и не сделать при этом больно.
Разговор оттаивал. Слова перестали вязнуть в горле, как молодая хурма. Я начал рассказывать про Антона Хриплова, про Серегу Усачева, про других, с кем не виделся примерно столько же, сколько с самой Элис. История об отсутствии истории. Элис слушала, отвечала, задавала вопросы.
И тут телефон замолк. Он подловил меня на пике тирады. Успела ли она услышать?
Торопясь перезвонить, я выронил телефон. Потом долго не мог попасть в нужную строчку на мокром экране. Дюжина попыток не дали результата. Связь пропала окончательно.
Я вышел на улице. Хлопал одинокий фейерверк, озаряя торец соседнего дома розовым. В двор по соседству спешила легко одетая компания, взвизгивая, смеясь и рискуя опрокинуть невероятных размеров торт. Неторопливо проехал полицейский Уазик, моргнув мне фарами. Я поднял руку в ответ. Почти коллеги. По несчастью.
Я опустил шлагбаум, затворил ворота и пошел вглубь стоянки, подсвечивая путь фонариком. Треск пиротехники долетал сюда выдохшимся эхом, как звук канонады на чужом фронте. Звезд не было, и только луна глядела через рванину невидимых туч.
Я слонялся по сонному царству среди своих подопечных, укрытых снегом разной толщины. Opel (номер 284) нахлобучил на крышу снежный ирокез: водитель был лишен прав, но платил исправно. “Жигули” (312) с наспех очищенными стеклами так и не завелись еще позавчера. “Ниссан” номера 018, обладателя пятнадцати оранжевых обручей и аудиоколонок, подернулся свежим снегом. Я дунул на капот и белый пух полетел в разные стороны.
Я глянул на часы. 00:21. Новый год я благополучно прогулял, и это неплохо. Это даже облегчение. Я боялся, что в последние минуты уходящего года я заставлю себя загадывать какие-нибудь нелепые пожелания, которые все равно не сбудутся. Теперь можно вернуться в будку и впасть там в анабиоз.
Резкий гудок вывел меня из задумчивости. Я ускорил шаг. Дальний свет фар слепил через решетку ворот.
Я махнул рукой: притуши прожекторы. Фары погасли и я увидел среднетоннажный грузовик. Этот-то что здесь забыл? Для грузовиков стоянка дальше, где фуры и склад.
Я подошел к решетке. Грузовик стоял неподвижно, и через бликующее стекло невозможно было разглядеть водителя. Рука нащупала электрошокер, хотя навстречу могли выйти с калашниковыми.
Прочь ее, паранойю. Неспокойно без Егорыча. У него хотя бы травмат в сейфе.
Через несколько секунд пассажирская дверь открылась и появился наш клиент в расстегнутом пуховике и шарфе, один конец которого свисал почти до земли. Шапка сбилась на затылок. Волосы липли на лоб.
- Чего стряслось? - спросил я.
- Да это… Под Буграми… Там знаешь, низина… Погоди.
Он подошел к решетке и закурил. Руки его тряслись.
- Ну там место такое, перед развилкой, знаешь?
- Что за место-то?
- Да короче, пошел на обгон, ну вроде все просчитал. Ну а там трактор на обочине. Я дернулся. Ну понесло. Там встречка. Ну куда мне? Тут эта фура. Ушел в поле. Три раза вон кувыркались. Да там, главное, знака нет, понимаешь? Первый раз такое. Первый раз.
Ясно. Номер 366. Синяя Тойота. Устроил себе Новый год.
Я зашел в будку и нажал кнопку вызова на пульте:
- Объект 1627, прием.
- Прием, слушаю вас.
- У нас нештатная ситуация, запускаю постороннюю машину, аварийный эвакуатор, Харитон 994 Анна Анна, на связи через двадцать минут.
- Вас понял, 1627.
Пока Харитон Анна Анна сгружал Тойоту, похожую на смятую кепку, номер 366 раскуривал одну от другой и расхаживал кругами, заметно хромая. Его супруга стояла в стороне, сжимая пальцами сумку неподвижно, как памятник.
- Целы хоть сами-то? - спросил я.
- Да сами-то слава богу, - проворчал он. - Так, кости намяли.
Он расплатился с эвакуаторщиком. Я пошел выпускать машину, на обратном пути прихватив брезент. Когда мы закончили укутывать Тойоту, я предложил:
- Пойдемте, налью немного. Для снятия стресса.
Он брел передо мной, как арестант. Молча выпил у будки, стряхнул последнюю каплю на снег и протянул мне рюмку:
- Сам будешь?
- Я на дежурстве.
366 кивнул, попрощался и побрел прочь. Жена последовала за ним, как тень, тихо шепнув мне: “Спасибо”.
Я вышел следом и некоторое время смотрел вслед: он, сгорбленный, хромающий, большой человек, но в то же время карлик, и она, прямая и тихая, идет за ним и заслоняет его своей исчезающей фигурой.
На улице тихо. Отгорели фейерверки. Окна все еще светятся янтарем и рубином, и за ними уже, наверное, идут пьяные разговоры, дети отказываются спать и кто-то кого-то ревнует. В Новый год всегда так. Пьяный крик из соседнего двора. Тишина.
Снег стал реже. Улица вымерла окончательно, и даже эпилептические снежинки на магазине погасли, превратившись в темные распятья.
Я закрыл ворота и опустил шлагбаум.
- Объект 1627, у нас все спокойно, машина ушла. Отбой.
- Объект 1627, вас поняла, до связи
Я вернулся к разбитой “Тойоте” и проверил брезент. Местами он отходил и в разбитое окно тянуло снегом. Я принялся укреплять грубую ткань скотчем, который плохо лип к намокшему от снега кузову. Так я скоротал полчаса.
Вдоль ряда машин я пошел к будке. Под ногами скрипело оглушительно. Снегопад почти рассеялся и опоздавшие барашки, худые и слабые, торопились вниз, рисуя по воздуху остроносые зигзаги. Фонарем я подсвечивал путь, хотя в этом не было необходимости. Светодиодный узор напоминал беспокойный салют.
Возле будки кто-то стоял. Я замедлил шаг и нащупал электрошокер. Фонарь бил прямо в глаза.
Я остановился, озираясь. Кругом тихо. Неужели я забыл закрыть ворота на замок? Или он перелез?
Я двинулся вперед, держась ближе к автомобилям, но скрип снега выдавал меня издалека.
- Пустишь дедушку погреться? - донесся низкий, раскатистый голос.
- Пожалуйста, выйдите за территорию, - ответил я спокойно и громко, направляя на визитера фонарь.
-Вот тебе и вместо здрасьте, - ответил голос. - Ты всех так привечаешь, внучек?
Теперь я его разглядел. Он был наряжен в костюм Деда Мороза. Чистая классика: красный кафтан, белые оторочки, серебристый посох, синий мешок в снежинках из фольги. И бородища. Прямо с корпоративчика дедуля. Загулял. Чуть портили картину очки в роговой оправе с наскоро наклеенными ватными бровями, одна из которых свесилась, придавая лицу несколько трагическое выражение.
- Пожалуйста, за оградку, - попросил я.
- Оградка на кладбище, - пробасил он. - За нее всегда успеем. Ты что же, не рад видеть дедушку?
- Дедушка, я на службе.
- Я тоже на службе, - не унимался он.
Мысли стучали в голове. Ряженый для отвлечения внимания? Сообщники в это время кидают матрас на егозу по периметру и заходят с флангов. Лексус 888? Да нет, у него вроде спутниковая сигнализация. Может, Ауди 767? Был бы Егорыч, я бы не истерил. У Егорыча боевой опыт. И травмат.
Я стоял в нескольких метрах от деда, прислушиваясь. Тот по-свойски сбросил мешок с плеча. В мешке что-то похрустывало, как куча пустых бутылок.
Я вытащил рацию:
- Егорыч, позови охрану. Тут дедушке надо согрев организовать.
Рация треснула, когда я отпустил кнопку и замолчала. Дед не дрогнул. Он стоял, постукивая друг о друга ноги и хлопая в пушистые варежки.
- Ох, не щадишь ты дедушку, - давил он на жалость, как цыган.
- Дед, без обид, - сказал я. - Сейчас приедут хлопцы, может, им что-нибудь подаришь.
- А ты сказку Морозко смотрел?
- Не помню.
- Ой, хорошая сказка. Правдивая.
Я прошел мимо, нырнул в будку, защелкнул дверь на замок и прилип к мониторам. На второй площадке все спокойно. На западе в стык с нами промпредприятие - там лезть рискованно, охрана. С востока… Явных признаков нет.
Прошло несколько минут. Все выглядело безобидным. Дед продолжал пританцовывать вокруг мешка, делая это с артистичностью фитнесс-тренера, то разводя руки, то бодро приседая.
Я нащупал кнопку экстренного вызова. На месте.
В окно постучали посохом и кривоватые очки с отклеенной бровью взглянули на меня через изморозь.
- Внучек, где твои витязи доблестные? Не случилось ли чего? Может, кони померзли?
- Сейчас будут, дедушка, ты не суетись. Отогреют коней.
- А, ну хорошо. Я не тороплюсь.
Прошло еще минут пять. Очки замаячили снова.
- Внучек, ты хорошо себя вел в этом году?
Я усмехнулся. Дед покачал головой:
- Вижу, вижу, что плохо. Ай, озорник. Не стоит дедушке тратить свое время, но дак ведь Новый год.
Уж был бы он жуликом, давно бы меня скрутили, пришла мне в голову очевидная мысль. Я проверил электрошокер, отпер дверь и вышел.
- Куда путь-то держишь, дедуля?
- Вот хожу-брожу, поздравляю детишек малых и взрослых, кому подарок подарю, кому желание исполню, а кому и ничего - смотря как меня привечают. Ты, я вижу, человек неплохой, ответственный. Напоишь деда чаем-то?
- Чаем-то напою. Могу и покрепче.
- Покрепче не надо. Дедушке еще работать.
Я вынес из будки термос, еще отцовский, с настоящей пробкой, в котором чай настаивался до коньячной горечи и пах баней.
Налил в крышку. Снежинки, похожие на крупу, бились о темную поверхность, заставляя ее едва заметно дрожать.
- Хороший у тебя чаек, - проговорил дед, прихлебывая. Усы его стали рыжеватыми от заварки. Капли стекали по бороде. - Добрый чаек.
Он допил и стряхнул крышку, протягивая мне.
- Ну что, внучек, согрел ты дедушку, спасибо тебе.
- Пора тебе дед. Ей богу, пора. Ты уж не сердись, работа такая. Не сплю, нервный стал.
- А вот и не пора, - повысил он голос.
Поза его стала начальственной. Петр I с отклеенной бровью.
- Я желание твое исполню, слышишь? - грохотал дед.
- Ну хорош, - я сжал электрошокер.
Напился чаю и буянит. Вытолкать что ли? Надоел, ей богу. Я, конечно, деградант, но, черт побери, при исполнении. Надо же понимать.
- Загадывай, - велел дед, не дрогнув, когда я шагнул к нему.
- И что будет?
- А не загадаешь - не узнаешь.
- Черт настырный, все равно же не сбудется.
Дед вдруг посерьезнел.
- А это как загадаешь. Ты так загадай, чтобы от души от самой. От сердца.
- Бог с тобой. Загадаю. Тебе не скажу. Вот и поглядим, как сбудется.
- Поглядим, поглядим, - натирал он варежки.
Я подумал, чего я на самом деле хочу. Все это давно сформулировано в кабинете у психотерапевта Смирнова, и в ноутбуке есть список моих хотелок и целей, но под взглядом клоунских очков я никак не мог собраться с мыслями и вспомнить хоть что-нибудь из того списка.
Я начал импровизировать. Хочу вернуть себя. Хочу вспомнить, что такое спонтанная радость. Хочу сломать старые рельсы и построить новые. Хочу получить шанс. Хочу, чтобы пришло вдохновение. Чтобы оно, а не тоска, мешало мне спать по ночам. Хочу понять, кто я такой. И хочу, чтобы вернулись люди, о которых я думаю чаще, чем надо. Чтобы я нашел наконец свою волну. И оседлал ее.
Дед терпеливо ждал.
- Ну, загадал, - ответил я.
- Загадал?
- Ага.
Три раза он ударил посохом и крикнул басом:
- Исполнись!
Я не сдержался:
- Гарантию дашь?
- А гарантию ты сам себе дашь, - ответил он, порылся в мешке и достал оттуда водяной пистолет. - Держи. Для мальчиков больше ничего не осталось. Могу обменять на петушка, но он розовый.
- Не надо. Пистолет подойдет. Я же охранник.
- Ну, до скорого, охранник, - пробасил он, протяжно окая на пределе своих актерских данных. Набросив мешок на плечо с деланной натугой, он зашагал прочь размашисто и бодро. - С наступившим, эге-гей!
- И тебя тоже.
Я запер ворота на замок. Выпуская машину, я забыл-таки накинуть цепочку, чем и воспользовался дедуля.
Вернувшись в будку, я прилип к мониторам. Паранойя не отпускала. Впрочем, один раз она меня спасла, поэтому я подкармливал ее время от времени.
Ни сработок, ни следов на снегу. Все спокойно. Кладбище и есть.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ...
| 
