Идея нарывала во мне уже несколько лет. Но я хотел реализовать ее в одиночестве, без свидетелей и помех. Ведь для остальных – это просто старый город в складках уральских гор. Но в Златоусте, на проспекте Мира, 18, прошла изрядная часть моего детства, и так сложилось, что я не был здесь тринадцать лет, а если не считать последних, кратких визитов, то и все двадцать. Здесь вырос мой отец, здесь я проводил летние каникулы с двоюродным братом Стасом, здесь бродил и мечтал о том, как вырасту и стану автомобильным конструктором. После смерти деда и бабушки квартира была продана, и Златоуст исчез с географической карты нашей семьи. Исчез, как будто не было.
Но оазис памяти сохранился нетронутым, часто являлся ко мне во снах, и я вдруг ощутил сильное желание вернуться и посмотреть, что стало теперь с городом. Я взял тестовую машину и отправился туда.
Дед ездил на «Волге» ГАЗ-21 выпуска 50-х, и путь от Челябинска занимал три часа или чуть больше. Я с несколькими остановками для съемки машины проехал не быстрее. Трафик съел все, что я отыгрывал за счет скорости.
Чем ближе к цели – тем сильнее волнение. Я ехал не чтобы увидеть что-то. Я хотел бросить зонд в прошлое и зафиксировать ощущения.
Сны заслонили воспоминания; смутные, преувеличенные сны. Во мне жило иррациональное убеждение, что в реальности ничего этого уже нет.
Я выбрал дедов маршрут в объезд М-5 через Миасс и Сыростан. Знакомая крылатая лошадь в свадебных лентах, слева – станция со смешным названием Уржумка, на которую мы приезжали с отцом, и затяжной уклон: город находится в низине. Погода была ясная, и все равно казалось, что я погружаюсь в туманную котловину.
И что-то перещелкнуло в голове, когда впереди показалось знакомое белое здание, видимое из окна дедовой квартиры. Виртуальная реальность снов наполнилась плотью.
Дом находится недалеко от въезда. Налево, еще раз налево. Я притормозил под вывеской «Мечта», чтобы сделать символичный кадр. Я ведь бесчисленное количество раз мечтал приехать сюда на машине, как дед, и мечта сбылась. Но сбылась слишком поздно и уже не греет.
Въезд во двор оказался не таким узким, как во снах. Я повторил петлю по периметру домов, как делал дед, и остановился у подъезда.
Первое разочарование. Я вышел и не узнал места. Нет, я опознал его той частью мозга, которая позволяет нам отличать квадрат от треугольника. Но внутри я не узнал. Передо мной стоял компьютерный макет того, что должно было быть. Макет небрежный, без внимания к деталям, отчужденный. Вход перегородила ненужная здесь дверь с кодовым замком, а я хотел зайти и почувствовать сыроватый запах подъезда. Посмотреть, сохранились ли цифры 24 на квартире.
На первом этаже дома располагался детский сад, а прямо во дворе была игровая площадка. Теперь здесь полустихийная парковка, а площадка пришла в упадок – остались лишь ржавые качели, которые, наверное, помнят мои сандалии. А может быть, это новодел – не знаю. Вид все равно жалкий.
И почему-то меня очень расстроило, что нет здесь больше детского сада. И расстроила бесцеремонность выставленных машин, хотя куда им деваться? И все-таки жаль: нет площадки, и нет ощущения, что вернулся. На ней был деревянным дом, беседка и что-то еще, и сны убеждали меня, что все это – вечно.
А сквер рядом, небольшой такой скверик на двух сотках, пришел в полное запустение. Когда-то здесь был асфальтовый круг и клумба. Иногда зацветали ирисы. Был еще деревянный забор и скамейка, где я сидел и слушал рассказы кого-то из старших, будто если проглотить кожуру от семечки, придется удалять аппендицит. Ничего не осталось: старые деревья и воронье, ожесточенное каркающее в ответ на попытки его сфотографировать.
Я пристроил машину на то же место, где всегда ставил «Волгу» дед. Вру – на то же место уже не встать. Между домами 18 и 20 был промежуток, а в нем – флагштоки и обелиск с гербом. Теперь здесь совершенно нелепое сооружение, естественно, магазин. Оно занимает слишком много места, как толстая повариха в тесной кухне. От этого архитектурно урода становится душно. Он разбух между домами белым грибом-паразитом. Отвратительно.
Нетронутой осталась только ветхость дома. Скрученная набекрень лестница – такой она, наверное, и была тогда. И дед, наверное, ворчал, что за бестолочи ее так завернули?!
А еще осталась непонятная деревянная конструкция, вроде маленького домика, которую я помню с самого-самого детства. Я никогда не задавался вопросом, что это за сооружньице – вентиляция или что-то еще? Домик уже почти врос в асфальт. Когда-то я нашел около него дохлую мышь.
Мне стало не по себе, хочет вдохнуть, не получается. Я закрыл машину и пошел вокруг дома. Наружная его часть сохранилась как будто лучше, и меня сразу тронули эти знакомые златоустовские барельефы. Магазин «Сюрприз» тоже на месте, но в опасном соседстве с «Ариантом». «Ариант» его вот-вот проглотит.
Я нашел окна со стороны улицы. Второй этаж. Угловая квартира. У нее была чудесная планировка: в каждую из двух комнат было два входа. Бесценное качество, когда играешь в догонялки.
В квартире к нашему приезду всегда пахло выпечкой. Пирожки с мясом и черникой. Фирменный дедов холодец. Желе из смородины. Куриный бульон из кружек с памятником Минину и Пожарскому (кружки до сих пор живы).
А окна все те же. Это хорошо. Окна еще помнят. Из крайнего открывался вид на уходящую вниз улицу и гору с просекой. Очень характерный вид, испорченный ныне еще одним зданием бетонно-стеклянной эпохи.
Я решил посмотреть другие знакомые места, и рука машинально потянулась за ключом от машины, но это неправильно: здесь мы всегда ходили пешком, а машина – для поездок на озеро. Или в гараж.
Я пошел вверх по улице. Златоуст - это вообще город уклонов и лестниц, а во время ливня по улицам несутся настоящие реки – хоть на каяках сплавляйся.
А ведь здесь часто бывает плохая погода: дождевые облака любят облегчать душу в котловине города. Но я не помню в Златоусте плохую погоду. Ведь были же, наверное, холодные и промозглые дни? Не помню, значит, не было.
Построенная в сталинские годы эта часть Златоуста – слишком неподходящий фон для всего нового. Модные вывески ее обезображивают. Чем моднее вывеска – тем сильнее уродство. Почему этого не понимают те, кто их вешает?
Да мы и сами такие же. Вешаем на себя вывески и думаем, что незаметно. А сущность все равно торчит, как облупленные старые стены, нужен лишь внимательный взгляд.
Магазин «Чайка» тоже на месте, вывеска тоже уродская, но все равно это «Чайка». Что там продавалось раньше? Я не помню. Мы ходили туда с братом и бабушкой. Расстояния в то время казались большими, а сейчас – два шага.
Рядом - памятник героям Великой Отечественной, помытый, покрашенный, с цветами и венком. А сквер перед ним все равно запущен: не осталось ни скамеек, ни плакатов вдоль аллей. Когда-то мы ходили здесь с дедом в составе отряда дружинников. А однажды неподалеку от этого места сошел с рельсов трамвай.
Я дошел до небольшой площади и повернул круто налево, в гору. Там был парк, куда мы после «Чайки» шли с младшим братом и бабушкой. Пусть карусели там давно покосились и стоят ржавые, но что-то же должно остаться.
Но парка уже нет – есть только асфальтовая дорога и кусты. Его вырвали с корнем, как гнилой зуб. Внизу посносили старые дома и громоздят что-то новое.
Я вернулся к дому и направился через дорогу к стадиону. Когда-то был очень приличный стадион с таким цепким резиновым покрытием на беговой дорожке, о которое можно снять скальп, неудачно упав. Здесь мы с отцом, братом и соседом Валькой играли в баскетбол. Я до сих пор помню, как скачет мяч по резиновым плитам, и как я досадую на что-то. Стадион работает, и покрытие все то же, только потеряло цвет и иссохло.
А по этой дороге от дома метров пятьсот дед и бабушка ходили на работу к проходной Златоустовского машиностроительного завода. Ракетное производство было жестоко засекречено, и в то время за подобный кадр я бы наверняка огреб проблем.
Как-то я спросил отца, чем именно занимался дед, и он сказал – не знаю. Я удивился: ну как ты можешь не знать? Вот так: расскажешь ребенку, он сболтнет в детском саду, и статья. Поэтому дед и бабушка никогда не обсуждали работу дома. Дед был конструктором, бабушка, по-моему, технологом. Этого достаточно. Уже в конце 90-х дед немного рассказывал про наладку оборудования на подводных атомоходах, где сновали белые радиоактивные тараканы.
Наверное, тридцать лет назад, 22 мая 1985 года (это была среда) дед шел этой дорогой на завод. И, наверное, через неделю-другую приехали мы. Отец тогда был младше, чем я сейчас. А брату еще не исполнился год.
Тогда я не придавал значения важности объекта, находящегося в полукилометре от дома. Иногда там что-нибудь громко взрывалось, поднимался дым, тряслись стены. Но никто это не обсуждал. По официальной версии завод делал плитки «Мечта» или что-то вроде того.
Златоусту суждено было исчезнуть с нашей карты. И дед, и бабушка попали сюда по распределению. У бабушки, выросшей в Подмосковье (в Павловском Посаде) и слишком сильно его любившей, отношения со Златоустом всегда были напряженно-сдержанными, как у отчима и падчерицы. Я всегда чувствовал градус ее самоконтроля, который позволял примиряться с неизбежным. Здесь не было корней. Все, что я знал в Златоусте, было создано Советской эпохой и с ней же ушло. Последние годы город производил на меня гнетущее впечатление. Но для меня ярче события тридцателетней давности.
Я снова возвращаюсь к дому. Отдельные места пришпилены воспоминаниями к отдельным дням. Одно воспоминание на одно место. Вот здесь мы с отцом и братом пинали мяч. Брат тогда на нас за что-то обиделся. Отец пытался его примирить.
Иногда эти воспоминания накладываются на визор, и ты словно видишь происходящее со стороны. Тени. Голоса. Но это только всполохи, пролетающие мимо бумажными самолетами. Их невозможно остановить, сфотографировать, отмотать назад. Они шуршат вокруг и отводят взгляд.
Тянущее чувство. Все время кажется, что оболочка времени порвется и сейчас кто-нибудь вернется, выйдет вот так запросто, окликнет тебя. Ведь это то же самое место. Ведь все это существует где-то внутри меня. Но ты оглядываешь и видишь лишь посторонних, которые не понимают свою чужеродность. Для них все наоборот: это они тут местные, а я - неуместный.
Гараж – ну он-то никуда не денется. Я точно знаю, что он стоит на месте, и пусть я не попаду внутрь, но я хотя бы найду знакомые ворота. К гаражу я еду уже на машине: это аутентично.
И замок как будто тот же...
Гараж на месте. И найти его оказалось несложно. Но вокруг все снова не так: к воротам даже не подъехать из-за запаркованных машин. Что они тут делают? И как открывают ворота владельцы гаражей? Да никак, похоже.
Но кое-что совпадает – запах. Тут очень характерный запах мазута и горелой резины, такой приятный аромат детских грез о промасленных механизмах. Запахи вообще лучше хранят воспоминания, потому что не обесценены телевидением и интернетом.
Обратно я еду другим маршрутом, через М-5, мимо стелы у подножья Уреньги и разделителя Европы и Азии (в детстве златоустовцы считались европейцами, а челябинцы - азиатами).
У меня осталась последняя надежда – озеро, на которое мы ездили летом. Оно называется Песчаное, хотя дно в нашем излюбленном месте было жутко каменистым. Вот поворот на Урал-Дачу, где-то здесь съезд…
Но съезда я не нахожу, зато само озеро прекрасно видно с дороги. Я спускаюсь к нему пешком и с удивлением обнаруживаю, как здесь красиво. Раньше оно казалось мне просто озером.
Здесь красиво, но не нужно наводить окуляр слишком сильно. По берегу проложили кабель, о чем свидетельствуют таблички и следы строительной техники. На берегу – обгорелые головешки. Наше место заросло камышами и не выглядит пригодным для купания. Мусорные кучи помечают следы концентрации отдыхающих.
Я иду вдоль берега, потом сворачиваю в лес, стараясь найти место, где дед ставил свою «Волгу». Это место было намоленным, выбранным когда-то очень-очень давно, еще в детстве моего отца. Оно было в стороне от озера в просвете между двух холмов-складок. Что в нем особенного и почему именно оно – я не знаю, но тогда у меня не возникало вопросов. Это было наше место.
И вот оно. На легковой машине сюда не проехать: земля истоптана тяжелой техникой и густо поросла травой. Теперь это лесной тупичок, для вас – совершенно непримечательный. А мне снова кажется, что вот-вот я обернусь и увижу… Я оборачиваюсь и вижу только лес, тишину, пустоту.
Все, с меня довольно. Мир не стоит на месте. Челябинский двор, в котором я вырос, менялся на моих глазах, менялся постепенно, и я часто бывают там, поэтому ни запаркованные машины, ни вытоптанная земля не вызывает у меня отторжения – естественный ход событий. А здесь эта пошловатая новизна свалилась на меня слишком внезапно, отдалив от того, что я хотел найти.
Но кое-что я все-таки нашел, и даже большее, чем искал.
В детстве я был болезненно-мнительным, погруженным в себя, мечтательным, слабым, вспыльчивым, нахальным. Природа наградила меня странным коктейлем дерзости и робости. С возрастом острые грани сошлифовались, огрубели и приобрели более-менее среднестатистический вид. Я стал забывать себя.
Но там, в Златоусте, мне мерещилось, что я вижу людей, дома и улицы в их прежнем виде именно потому, что на пару часов я отдалился от себя настоящего и стал собой тем.
В чем-то человек становится лучше – что-то теряет. Ушла чувствительность – ушла боль. Но с ней потерялись запахи и цвета. Ушло умение предвкушать. Фанернее стали мечты. Осторожнее планы.
1988 год. Артем Краснов и Стас Боронин (двоюродный брат)
И вот чувствительность вернулась – а с ней боль. Можно было прихлопнуть ее одним усилием воли, но я не стал. Пусть ноет в унисон далекой струне, которую отделяет не расстояние – время.
И всю дорогу рука тянулась к телефону, чтобы позвонить отцу и сказать: «Угадай, где я сейчас стою?». Но уже поздно.
Хотя он бы одобрил. Нет, он бы поехал со мной непременно. Почему эта идея не пришла мне в голову раньше? Но если этот мир не плоско-материальный, если есть квантовые прообразы наших душ и мыслей, если ничего не исчезает бесследно, он и был где-то рядом.
А мы живы. И наше время когда-то станет таким же воспоминанием, щемящим душу своей безупречностью. Чтобы понять, что живешь в лучшее время, на лучшем месте, в лучшем возрасте и с лучшими людьми, нужно ли ждать еще 20 лет?
PS: все фотографии не вошли, оставшиеся с подписями - по ссылке
| 
