Авторский

 Если бы передо мной стояла задача написать роман о современной России, я бы, возможно, не стал делать сагу со множеством сенсационных откровений о подковерных играх власти. Хотя такая книга могла бы стать бестселлером.

Я бы представил Россию в образе человека. Прием не нов, осталось лишь решить, кем она у нас будет? Воительница с мечом, оберегающая символы монархии? Или жуликоватый полуазиат, полуевпропеец, страдающий трудностями с самоиндентификацией?  Жирдяй, кости которого едва выдерживают собственную массу?

В моем восприятии образ России в новой истории (с 1991 года) другой. Человек, переживший автокатастрофу. Очень тяжелую автокатастрофу.

Вы, наверное, знаете, что полученные в автокатастрофах травмы специфичны. Они обширны и могут задевать почти все системы организма. Они усугубляются тем, что серьезную помощь невозможно оказать мгновенно, а когда пациент попадает в руки медиков, его кромсают так и сяк, а потом штопают, как старый мешок, стремясь решить одну единственную задачу: сохранить жизнь. Не лицо, не здоровье, не силу, а просто жизнь.

Такой подход сопряжен со множеством вынужденных компромиссов. В столь сжатый срок не получается сделать все аккуратно, и спасая одно, легко уничтожить другое.

Кто-то уже приценивается к органам, ибо печень и сердце в неплохом состоянии, просто их нужно отделить от страждущего тела и дать им альтернативную историю в новом теле.  Моральная дилемма, ведь там их тоже кто-то ждет. Дай бог, чтобы в этот момент хирург проявил решимость и достаточный профессионализм, не соблазнился на шепчущие намеки о сумме вознаграждения на случай, если вдруг [ну как-нибудь, ну вы же понимаете],  можно будет констатировать смерть мозга.

Но наш пациент выжил. Нет, не выздоровел, его лишь сгрузили с операционного стола на каталку и перевезли в палату интенсивной терапии, где  подключили к аппаратам. Его сердце бьется в унисон электрическим импульсам, он дышит, когда включается помпа аппарата искусственной вентиляции легких. Он живет в режиме ручного управления, потому что естественные регуляторные функции утрачены. Ему нужны постоянные переливания чужой крови. Из-за сильнейших ожогов он не только утратил внешний лоск, но стал беззащитен перед инфекциями. Даже пыль может нанести ему вред.  

Это критический период. Жизнь еще тлеет в организме, но, к сожалению, повреждения слишком обширны. Врачи не дают прогнозов, они сделали, что могли. Дальнейшее зависит не только от них. Захочет ли организм помочь им и хватит ли у него сил? Родственники говорят: сделайте что-нибудь, дайте таблетку, используйте электрошок. Но нет той таблетки, да и электрошок уже не нужен.  

Критическая фаза завершена, начинается длинный, однообразный, болезненный период восстановления. Человеку, который временами приходит в сознание, хочется вдруг проснуться здоровым, он ненавидит трясину этой беспомощности, этого коматозного бреда, он негодует: почему волевых усилий недостаточно, чтобы встать и идти, как раньше? Почему это произошло именно с ним?

Большую часть времени он проводит в анабиозе, а внутри уже идет незаметная работа.  Приходит в себя иммунитет.  Антитела атакуют инородные организмы, их много и они разные: в крови целый коктейль вирусов, белков и тяжелых молекул медпрепаратов. От такой нагрузки иммунитет дает сбои, начинает атаковать своих. Криоглобулин, который выделяется в подкожном слое в результате естественной реакции на холод, иммунные клетки вдруг принимают за врага. Начинается аллергия: аллергия на холод, на медикаменты, на безобидную цветочную пыльцу. Это еще больше осложняет лечение, потому что теперь нужно быть разборчивым в средствах.

В организме слишком много нового, не знакомого ему. Стальные пластины, скрепляющие кости, шунты и заплатки, катетеры и электростимуляторы. Нагрузка на каждый орган несоизмерима с нормальной. Печень выдерживает одну химическую атаку за другой.  Вскрываются старые травмы.

Внезапно, в результате системного сбоя подскакивает пульс, растет давление, и где-то лопается сосуд. Снова кровотечение, снова операция, снова переливания.

 Но я вам ничего не рассказал о нашем человеке – это не просто человек. Это спортсмен, успешный спортсмен, которого когда-то боялась и уважала элита мирового спорта. Сквозь формально сочувствие можно услышать и злорадство. Одним конкурентом меньше, и каким конкурентом!  

Но организм тренированный, закаленный. У него есть внутренний источник энергии, который дает ему неисчерпаемую силу – иначе сложно объяснить его выдающие успехи. Одни врачи считают, что не стоит уповать на этот источник, ибо он все равно скоро иссякнет. Другие говорят спасибо, что он вообще есть, и надеются, что восстановление произойдет быстрее, чем кончатся скрытые резервы.

Постепенно состояние переходит из критического в тяжелое. Прямой угрозы жизни уже нет, но каждый орган, каждая система все еще не хочет работать совместно с другими. От этой несогласованности организм лихорадит от избытков одного и недостатков другого, от повышения давления и понижения гемоглобина.

Врачи не знаю, сможет ли пациент вернуться в сознание, снова ощутить свое «Я», которое скрылось куда-то очень глубоко, почти растворилось.

И все-таки он просыпается. Неожиданно для врачей, неожиданно для себя. Он чувствует боль – и это хорошо. Он может видеть, хотя ему не нравится, что именно он видит. Он начинает воспоминать то, что казалось стертым из поврежденного мозга. Он осознает, кем был когда-то и кем мог бы быть, и эта мысль не дает покоя.

В нем растет недовольство. Оно копилось мало-помалу с каждой инъекцией чужой крови и с каждой неудачной попыткой проснуться, и вот сейчас готово коагулироваться во что-то осязаемое, в ту спортивную злость, которая когда-то давала ему шансы. Он не хочет быть инвалидом, он отказывается принять эту мучительную реальность. Он хочет встать, но не получается. Он хочет посмотреть в зеркало, но в палате нет зеркал. Он взбешен.

И эта злость перехлестывает через край, заполняет все вокруг; злость на тех, кто виноват в катастрофе и злость на тех, кто не смог поставить его на ноги. Злость на родственников, на доноров, на хирурга и эту тихую женщину, которая каждый день с похоронным видом моет его палату.

И он доходит до края. Он пытается вырвать у себя капельницы и электроды, он не хочет быть заложником обстоятельств. Прямо сейчас он нарушит все законы физики и биологии, он встанет. Но ему удается лишь вырвать капельницу.

Снова кризис, реанимация и снова капельница. Но теперь ему все безразлично. Он понимает, что нет шансов встать, он прикован к этой кровати навечно, и его прежняя жизнь, со всеми ее великими взлетами и падениями, позади. Он перестает бороться.

А потом, по прошествии дней, накатывает новая волна злости, которую подзуживают навещающие коллеги и друзья. Они вскользь рассказывают о своей жизни, благополучной и в общем счастливой, и из глубин его нынешнего положения даже самая жалкая судьба представляется идеальной. Он готов поменяться с последним бомжом, лишь бы выбраться из этой белой комнаты без окон.

 Он не хочет терпеть эту третьесортную жизнью. Вольно или невольно визитеры разжигают в нем те амбиции, которые когда-то делали его сильным. Он понимает, что ему достаточно лишь захотеть и тело подчинится ему, как прежде. Его обнадеживают рассказами о чудесах китайской медицины, о случаях необычного исцеления, о бабках, снимающих сглаз и межпозвоночную грыжу. И ему хочется верить, что он тоже входит в круг избранных, у кого сработает тот единственный шанс на миллион.

Он снова хочет вырвать капельницу и снова встать, и результат тот же. И накатывает новая волна безразличия и загнанной глубоко в себя занозы отчаяния.

Кажущаяся пассивность его тела обманчива. Организм отравлен токсинами и лекарствами, и в каждом кубическом сантиметре  идет борьба за жизнь. Вирусы внедряют свои ДНК в ядра выживших клеток и перепрограммируют их - теперь клетка сама воспроизводит вирусы, тысячи вирусов. Их подавляют оставшиеся силы иммунитета и сильные медикаменты. Каждая клетка организма становится самоценной в борьбе за этот тонкий баланс между жизнью и смертью. 

И к нему приходит врач. Он садится у кушетки, долго и пристально смотрит.

- Знаете, так вы ничего не добьетесь, - говорит он. – Еще одной вырванной капельницы вы можете не пережить.

- Какая разница? Я уже не встану. Я умираю.

- Это неправда. Вы не можете этого знать. Даже я этого не знаю.

- Меня спасет только чудо.

- Ну если вы желаете чудес, в соседней палате лежит цирковой фокусник. Упал с трапеции. Я могу попросить его навещать вас. Потрясающий ловкач. А я, знаете, привык по старинке: укольчики, физиотерапия, капельницы вот… Вас не устраивает?

Пациент хочет приподняться на локтях, чтобы взглянуть на врача, но не может. Он говорит безразлично и в потолок:

- Доктор, вы может гарантировать, что я вернусь в большой спорт?

Повисает пауза. Тикает счетчик пульса. Доктор встает и направляется к двери.  Медлит.

- Нет, гарантировать не могу, - говорит он. - Но шанс есть. И если вы поверите в это, то серьезно облегчите задачу и мне, и себе. Впрочем, это будет трудно и болезненно, так что вам решать. Если что, фокусник в соседней палате.

И на этом месте мы прощаемся с нашим выдуманным героем, потому что его дальнейшая судьба мне неизвестна.